Шквал

Текст рассказа:

— Провались он совсем и с своей черепицей вместе! — ругался матрос Ковалев. — Этакую тяжесть на палубу валит! — Ладно, сейчас кончаем, еще только тысяча осталась, — прохрипел старик боцман, размазывая красную черепичную пыль по потному лицу. Жара стояла несносная, был самый разгар южного лета. Отправитель черепицы с хозяином судна спорили в каюте, и было слышно на палубе, как грек-хозяин кричал: — Понимаешь ты, я рискую: судно перевес будет иметь, самая тяжесть сверху, а ты не хочешь прибавить гривенник за тысячу! — Ведь близко, капитан, два шага, погода хорошая, — пищал отправитель со слезой в голосе, — ведь через два часа на месте будете! Прибавлю пятак, уж куда ни шло. — Продаешь нас за пятак, — бубнил на палубе матрос Ковалев, укладывая рядами черепицу, — рванет хороший ветерок, и амба: ляжем парусами на воду. — Да что вы, что вы? — испуганно сказала стоявшая подле женщина. Она держала за руку девочку лет восьми. Девочка вертелась и, запрокинув голову, разглядывала высокие мачты и реи судна. — А очень просто, — серьезно сказал Ковалев и, остановясь на минуту, сердито взглянул на женщину. — Он, не то нас, он и внучку не жалеет, — и Ковалев кивнул головой на девочку. — Вот подите, скажите ему. — Да разве ему скажешь?.. — прошептала женщина и еще ближе прижала к себе девочку. А матросы валили и валили черепицу, укладывали рядами и досками укрепляли ряды. Боцман глядел на их работу и покачивал головой, что-то про себя соображая. Потом взглянул на небо, прищурился и перевел взгляд на горизонт. Море гладкое, без морщинки, как масло, лоснилось на солнце и тоже, казалось, еле дышало от нестерпимого зноя. — Мертвый штиль, — сказал боцман. — Ух как бы не сорвалась ночью погода. — Ничего, ничего, — затараторил хозяин, выходя из каюты, — бриз, бриз будет, хорошо пойдем. Веселей шевелись! — крикнул он матросам и побежал по палубе зачем-то нагонять отправителя.

Наконец кончили погрузку. Судно «Два друга» оттянулось на середину порта. Ждали ветра. Солнце зашло, а жара не спадала. Все пятеро матросов стояли у борта, курили и сплевывали в воду. В порту зажглись огоньки, и красным глазом вспыхнул на рейде маяк. Красной змеей извивалось его отраженье в воде. — А это что у тебя в ящике, Настя, куклы? — спросил Ковалев девочку. Большой ящик стоял на палубе у борта, и девочка поминутно в него заглядывала через дверцу вверху. — Нет, зайчик живой, — ответила Настя с гордостью. — Да ну? — сказал Ковалев и запустил в ящик руку. Он вытащил за уши большого зайца. Девочка закричала и потянулась руками. Но она сейчас же успокоилась: матрос ловко посадил зайца на руки и стал бережно гладить своей огромной ладонью. — Вот и жаркое, — сказал подошедший сзади матрос Дмитрий. Настя испуганно поглядела на Дмитрия и перевела глаза на Ковалева. — Не дадим, не бойся! — сказал матрос. — Это он шутит. — А если буря будет? — спросила девочка, — страшная-престрашная, заиньку захлестнет волной? — Мы его тогда в каюту к деду занесем, — утешал ее Ковалев. — Ковалев! — раздался голос хозяина, — Дмитрий! Шлюпку на палубу! Ковалев быстро сунул зайца обратно в ящик и пошел исполнять приказанье. Настя теперь не отходила от Ковалева. Ей казалось, что Ковалев главный: такой громадный и за зайчика заступился. Шлюпку вытащили и вверх дном уложили на палубе поверх черепицы. Вот жарким дыханьем пахнул с берега бриз. Судно ожило. Все зашевелились. Матросы взялись за коромысло ручного брашпиля и, поругиваясь и отдуваясь, выкатили якорь. Поставили паруса, и «Два друга» медленно прокатилось в ворота порта. Бриз усилился и ходко гнал судно вдоль берега. Вот уже далеко за кормой остался красный глаз маяка. Усталые люди спешили в койки. Ковалев стоял на руле. — Смотри, Гришка, за ветром! Ненадежная погода, — говорил ему боцман. Старик поглядывал за борт, стараясь на глаз определить ход судна. — Чуть что, буди меня, Коваль, — сказал он, оглядывая небо и паруса. — Дойдем до мыса, непременно разбуди. Я пойду, сосну. И боцман зашагал усталыми ногами к кубрику. Ковалев остался один. В отворенный люк хозяйской каюты он видел, как грек что-то писал в засаленной счетной книге. Обе пассажирки спали тут же на узкой койке. Настя улыбалась во сне. «Эта зайца своего видит, — подумал Ковалев, — а дед все пятак: считает». В это время ветер вдруг прервал свое дыханье, судно выпрямилось, перевалилось на другой борт и стало качаться тяжелыми и широкими размахами. Но снова подул с берега бриз, и судно, прилегши на правый борт, побежало по-прежнему. Ковалев беспокойно оглянул горизонт. Справа всходила полная луна. Ее диск двумя узкими полосками перерезывали облака. Небо посветлело, и на нем темным силуэтом вырисовывались паруса судна. Но Ковалев не отрывал глаз от той части горизонта, откуда выплывала луна. Он стал следить за облаками и ясно увидал теперь, что они идут навстречу ветру, подымаясь из-за горизонта вместе с луной. Бриз усилился, и судно побежало быстрей. Ковалеву казалось, что оно спешит скорее в порт, как конь тянется к дому, чуя опасность. Теперь рулевой весь напрягся и чутко прислушивался. Вдруг его ухо уловило какой-то шум, как будто отдаленный гул толпы. Шум приближался, усиливался и скоро обратился в яростный рев. — Хозяин, — закричал Ковалев, — шквал идет с подветра! Грек оглянулся. — Тридцать девять и сорок пять, тридцать девять и… ах, черт! — сказал он и опять повернулся к столу. Ковалев опрометью бросился к кубрику. Шум рос. Теперь уже казалось, что бешеная толпа с ревом несется на судно. — Хлопцы, хлопцы! — заорал Ковалев в люк. — Шквал идет! Сонное лицо боцмана показалось из люка. — Чего орешь? — бормотал он спросонья. — Шквал! — крикнул Ковалев, нагнувшись к самому уху старика. — Все наверх! Но он не успел кончить, как резкий порыв ветра налетел на судно, выстрелом рванул по парусам, и «Два друга» стремительно повалилось на левый борт. Ковалев не удержался на ногах и полетел в люк, увлекая за собой по трапу боцмана. На палубе загрохотала, зазвенела черепица, гулко стукнула о борт покатившаяся шлюпка, что-то трещало, лопалось и стонало, казалось, все судно рассядется надвое, волной хлынула вода в люк кубрика. Шквал сделал свое дело и понесся дальше. Все это совершилось мгновенно, никто не успел опомниться и что-нибудь сообразить. Сонные люди попадали с коек. Послышалась испуганная ругань, проклятья. В темной тесноте, по колено в воде, обезумевшие люди барахтались, наступали друг на друга, выли, ругались и молились. Ушибались об упавшие сундуки, путались в мокрых одеялах, давили друг друга, в ужасе, в смертельном страхе ища дорогу к выходу. А выхода не было. — Стой! — вдруг покрыл все голоса окрик Ковалева. Обезумевшие люди на мгновенье замолчали, и стало слышно, как спокойно плещет вода в борт опрокинутого судна. — Нас перекинуло, — сказал Ковалев, воспользовавшись минутой молчанья, — мы не пошли подзаныр*: вон как зыбь в борт бьется. ______________ * На дно, под воду.

— Давай топор, — крикнул матрос Христо, — руби дно! Все бросились искать топор. Но это было нелегко в этом мокром хаосе. Руки судорожно хватались в темноте за всякую палку, принимая ее за ручку топора. Мешал двигаться висевший сверху привинченный к палубе стол, тряпье, мокрые подушки, путавшаяся в ногах веревка. — Есть, есть! — закричал Дмитрий, ухватив наконец топор. — Повыше, повыше рубайте, — молил боцман, — вот тут! Но в темноте никто не видал, куда он показывал. Вмиг сломали ящик-койку, которая преграждала путь к борту. Ковалев взял ощупью из рук Дмитрия топор. — Рубай, рубай скорее, Гришка! — кричали люди. Все знали силу Ковалева. Топор застучал, щепки летели и били в лицо, но все старались протиснуться ближе. — Давай мне! — крикнул Христо, заметив, что Ковалев устал. И так, передавая топор из рук в руки, люди по очереди, что было силы, колотили топором, попадая в нарубленное место. А опрокинутое судно плавало: находившийся внутри воздух не успел выйти, так внезапно его перевернуло. И этот-то воздух и держал судно на поверхности. В кубрике становилось заметно душно. Запыхавшиеся люди часто дышали и спешили прорубить выход на волю к свежему воздуху. Они боялись задохнуться и каждую минуту думали, что вот-вот судно начнет погружаться под воду. Ковалев рубил в свою очередь. Он бил топором из последних сил и слышал по звуку, что немного уже оставалось. Сейчас будет дыра. Вот она. Лунный свет пробивался заездочкой сквозь маленькое отверстие. Ковалев перевел дух и хотел крикнуть товарищам, что уже виден свет. Он слышал тонкий свист прорвавшегося через дырку воздуха. Ковалев приставил к дыре мокрый палец: нет, из дыры не дуло. Куда же идет воздух? Ковалев понял, что воздух не входит в каюту. А ведь слышно, как он идет! Значит, вон из каюты выходит воздух?.. И вдруг все сообразил. Их каюта, как опрокинутый вверх дном пустой стакан: если его пихать в воду, то воздух в стакане не даст войти воде. Но если в дне такого стакана сделать дырку, то воздух уйдет через нее, и весь стакан заполнит вода. — Дай топор! — кричал Дмитрий. Он шарил в темноте руки Ковалева. — Да давай же скорей! — кричали кругом. Но Ковалев быстро схватил плававшую под ногами щепку и забил ею отверстие. — Стой, хлопцы! — кричал Ковалев. — Не руби! Дмитрий вырвал из его рук топор. Ковалев знал, что Дмитрий сейчас ударит, и поймал его за руку. — Стой! Ударишь — пропали все! — Рубай! — кричал боцман. — Нет! Воздух уйдет! — выкрикивал Ковалев, удерживая руку Дмитрия, — вода снизу через люк напирает… ее воздух сюда не пускает… Дыра будет… потонем, как мыши… Сюда вода зайдет. Все замолчали. — Вот! — Ковалев выдернул на время щепку из отверстия и, поймав в темноте чью-то руку, поднес ее к дырке. — Верно! — сказал голос боцмана. — Все одно, рубай! — кричал Христо. — Хлопцы, — сказал Ковалев, и все почувствовали, что он что-то важное скажет, и замолкли, — сейчас на воле будем. Вот он люк, я ногой нащупал. Давай веревку, я поднырну, а вы по веревке за мной. Христо торопливо стал совать ему в руку конец веревки. Ковалев сорвал с себя мокрую одежду, быстро сделал на конце веревки петлю, надел ее через плечо и исчез под водой. Бьет проклятая веревка по ногам, мешает плыть, обо что-то острое ткнулся Григорий головой, помутилось на минуту в мозгу, но он все гребет руками. Вот он борт — Ковалев стукнулся в него теменем. Не хватает воздуху — хоть водой дохни. А там внизу чуть светлей: это пробивается лунный свет через воду. Сбросить бы петлю — вмиг на воле. Но Ковалев изо всей силы дернул веревку к себе и нырнул под борт. Вот уж на той стороне. Оттолкнулся из последних сил ногами от борта — грудь рвется, горло сжимает, вот-вот дохнет водой. — Ну, на воле! Вот дохнул-то! — Огляделся Ковалев. Уж поднявшаяся луна ярко освещала спокойное море. Легкий ветер тянул к берегу. Как брюхо огромного чудовища, чернело дно опрокинутого корабля. Обломки мачт и реи с парусами плавали тут же на оборванных снастях. Ковалев подплыл к рее и закрепил на ней свою петлю. Держался за рею и только дышал. Он сейчас ни о чем не думал, а глотал воздух, цену которому узнал только теперь. Странно было думать, глядя на огромный опрокинутый корпус судна, что там внутри копошатся и рвутся на волю живые люди. Через несколько секунд показалась на поверхности воды голова Христо, а за ним вынырнули остальные. Шлюпка, полная воды, но целая, плавала неподалеку, запутавшись в снастях. Матросы подплыли к ней. Ковалев направился на обломке реи к корме, откуда раздавались глухие удары. — Рубят, ей богу, рубят! — крикнул Ковалев. Матросы как попало отливали воду из шлюпки и не слушали. Ковалев достал конец веревки из воды, сделал опять петлю, надел по-прежнему через плечо и нырнул под судно. Нащупал под водой люк в хозяйскую каюту.

А там и в самом деле рубили. Хозяин-грек отчаянно работал топором, силясь прорубить выход через дно. Все вздрогнули в капитанской каюте, когда услыхали голос Ковалева. — Брось рубить! Пропадешь! — кричал он греку и хотел впотьмах схватить его руку. — Оставь! — заорал грек. — Убью! Ковалев наскоро закрутил свою петлю за стол. В темноте он нащупал женщину. На руках у нее Настя. — Давай девочку, а сама за нами по веревке — ныряй под судно. — Ой, ой! — закричала женщина. Но Ковалев вырвал из ее рук девочку, сгреб под мышку. Одной рукой зажал ей рот и нос, а другой взялся за веревку. Перебирая веревку одной рукой, он вынырнул с Настей около реи. Матросы подплывали на шлюпке, пробираясь между обломками снастей. Вслед за Ковалевым вынырнула и женщина. Все уселись в шлюпку. Удары изнутри корабля все яснее и яснее слышались, прерывались на минуту — видно, старик переводил дух — и снова гукали в дно. — Могилу себе рубает, — сказал Ковалев. — Дорубится и поймет. Шлюпка стояла у борта, откуда слышались удары. Все молчали и ждали. Вот уж совсем близко бьет топор. — Заткни дырку, могилу себе рубаешь! — кричал Ковалев. Христо что-то часто кричал по-гречески. — Ныряй, хозяин, под палубу! — кричал Дмитрий. Но старик или не понимал, или не слышал: рубил и рубил. И вдруг послышался свистящий вздох. Это из невидимой дырки выходил воздух. Удары топора бешено забарабанили по борту. Мелкие щепки летели наружу. — Ай-ай, дедушка, дедушка! — крикнула Настя. Вдруг стук сразу оборвался. С минуту все в шлюпке молчали. — Ну, аминь, — сказал Ковалев, — пропал старик. Женщина вдруг вскочила, вырвала из рук Дмитрия черпак и в отчаянии застучала по дну судна. Ответа не было. — Отваливай! — скомандовал Ковалев.

Шлюпка отошла. Легкий ветер гнал ее к берегу и помогал гребцам. — Чего ты, Настя? — спросил Ковалев. Девочка плакала. — А заинька, где заинька? Не плачь, — утешал матрос, — мама другого купит. Шлюпка медленно двигалась, гребли чем попало: весла пропали, их не нашли. — Вон, вон что-то! — вдруг крикнула Настя. Все поглядели, куда указывала девочка. Черное пятно маячило на воде справа. Подошли. Ящик плавал, слегка погрузившись в воду. Ковалев засунул руку и достал мокрого, но живого зайца. — Заинька, вот он, заинька! — крикнула Настя и стала заворачивать зайца в мокрый подол. — Вот ведь: скотина бессмысленная спаслась, а человек пропал, — сказал Дмитрий и оглянулся на блестевшее на луне осклизлое брюхо корабля. Гребцы налегли: всем хотелось поскорее уйти от погибшего судна. Каждому чудилось, что грек еще стучит топором по дну. Через час шлюпка с пассажирами пристала к берегу. Все невольно оглянулись на море. Но там уже не видно было опрокинутого судна.