Санкюлот

Текст стихотворения:

Мать моя – колдунья или шлюха,

А отец – какой-то старый граф.

До его сиятельного слуха

Не дошло, как, юбку разодрав

На пеленки, две осенних ночи

Выла мать, родив меня во рву.

Даже дождь был мало озабочен

И плевал на то, что я живу.

Мать мою плетьми полосовали.

Рвал ей ногти бешеный монах.

Судьи в красных мантиях зевали,

Колокол звонил, чадили свечи.

И застыл в душе моей овечьей

Сон о тех далеких временах.

И пришел я в городок торговый.

И сломал мне кости акробат.

Стал я зол и с двух сторон горбат.

Тут начало действия другого.

Жизнь ли это или детский сон,

Как несло меня пять лет и гнуло,

Как мне холодом ломило скулы,

Как ходил я в цирках колесом,

А потом одной хрычовке старой

В табакерки рассыпал табак,

Пел фальцетом хриплым под гитару,

Продавал афиши темным ложам

И колбасникам багроворожим

Поставлял удавленных собак.

Был в Париже голод. По-над глубью

Узких улиц мчался перекат

Ярости. Гремела канонада.

Стекла били. Жуть была – что надо!

О свободе в Якобинском клубе

Распинался бледный адвокат.

Я пришел к нему, сказал:

“Довольно,

Сударь! Равенство полно красы,

Только по какой линейке школьной

Нам равнять горбы или носы?

Так пускай торчат хоть в беспорядке

Головы на пиках!

А еще –

Не читайте, сударь, по тетрадке,

Куй, пока железо горячо!”

Адвокат, стрельнув орлиным глазом,

Отвечает:

“Гражданин горбун!

Знай, что наша добродетель – разум,

Наше мужество – орать с трибун.

Наши лавры – зеленью каштанов

Нас венчает равенство кокард.

Наше право – право голоштанных.

А Версаль – колода сальных карт”.

А гремел он до зари о том, как

Гидра тирании душит всех:

Не хлебнув глотка и не присев,

Пел о благодарности потомков.

Между тем у всех у нас в костях

Ныла злость и бушевала горечь.

Перед ревом человечьих сборищ

Смерть была как песня. Жизнь – пустяк.

Злость и горечь. Как давно я знал их!

Как скреплял я росчерком счета

Те, что предъявляла нищета,

Как скрипели перья в трибуналах!

Красен платежами был расчет!

Разъезжали фуриями фуры.

Мяла смерть седые куафюры

И сдувала пудру с желтых щек.

И трясла их в розовых каретах,

На подушках, взбитых, словно крем,

Лихорадка, сжатая в декретах,

Как в нагих посылках теорем.

Ветер. Зори барабанов. Трубы.

Стук прикладов по земле нагой.

Жизнь моя – обугленный обрубок,

Прущий с перешибленной ногой

На волне припева, в бурной пене

Рваных шапок, ружей и знамен,

Где любой по праву упоенья

Может быть соседом заменен.

Я упал. Поплыли пред глазами

Жерла пушек, зубы конских морд.

Гул толпы в ушах еще не замер.

Дождь не перестал. А я был мертв.

“Дотащиться бы, успеть к утру хоть!” –

Это говорил не я, а вихрь.

И срывал дымящуюся рухлядь

Старый город с плеч своих.

И сейчас я говорю с поэтом,

Знающим всю правду обо мне.

Говорю о времени, об этом

Рвущемся к нему огне.

Разве знала юность, что истлеть ей?

Разве в этой ночи нет меня?

Разве день мой старше на столетье

Вашего младого дня?

И опять:

“Дождаться, доползти хоть!”

Это говорю не я, а ты.

И опять задремывает тихо

Море вечной немоты.

И опять с лихим припевом вровень,

Чтобы даже мертвым не спалось,

По камням, по лужам дымной крови

Стук сапог, копыт, колес.

---