Кхари-Гайе
— Сказки народов АфрикиСказки народов Африки «Кхари-Гайе» — читайте сказку онлайн. Текст произведения представлен полностью, бесплатно и без регистрации. Распечатайте текст на сайте объемом 13 страниц.
Текст сказки:
Верно сказано: «Все, что знает маленький мавр, он узнал под пологом своей палатки».
Сколько бы ни учили детей соседи и прохожие, свои и чужие, друзья и товарищи по играм, и даже наставники — только родители могут воспитать и научить ребенка, пока он еще не сошел с колен матери, пока не переступил порога хижины, не отважился выйти за околицу деревни.
Но даже если ребенок никуда не выходит, жизнь сама приходит к нему.
Жизнь учит только жизни, учит только тому, чего ребенок раньше не знал.
Воспитывает же лишь дом.
Поди-ка угадай заранее, что скажет ребенок! И сколько же бывает из-за этого споров и раздоров между соседями и между родами и между взрослыми одной и той же семьи!
Однако ребенок сам редко ошибается, если сердце не сведет его с прямой дороги на кривые тропинки.
Хорошо воспитанному ребенку не надо говорить, чего хотят от него родители: он сам знает, что и как ему делать. С самого детства мы распознаем отца в сыне и видим мать в дочери…
Но всякое в жизни бывает…
Долг и обязанности, честь или даже бесчестье, что бы ни выпало на нашу долю, иной раз забывается и отступает перед жизнью, когда приходится думать о хлебе насущном…
Бывают времена, когда уже не до священных обычаев гостеприимства. В такие времена думают не о близких, а о том, как бы выжить самому. Выздоровей сам, а потом уж лечи других!
И главное тогда не в том, чтобы выполнить свой долг и свои обязанности, а, наоборот, в том, чтобы забыть о них, чтобы даже не вспоминать о них, — иначе нет спасения.
Страна голодала. Закрома были пусты уже многие луны. Все мужчины отправились на восток, в Пинку, надеясь привезти домой хоть немного проса, или риса, или маиса. Пошел с ними и Самба. Он привез домой на своем отощавшем ослике два мешка серого горного риса. Вернулся он поздно ночью, под прикрытием темноты, а рано утром Кумба, жена его, поспешила собирать щавель, который еще оставался на полях, где в тот злосчастный год не росли ни арахис, ни просо, ни маис, ни бобы…
Иногда говоришь себе: этот день будет мой! Или даже не день — только час, ну хотя бы час, — и за этот час я сделаю все, что задумал! Но чаще всего судьба распоряжается твоим временем совсем не так, как ты задумал.
Так и в тот день Кумба с маленькой дочкой Кхари едва успели заправить рис, привезенный Самбой, жалкими листиками щавеля, как во дворе их дома появилась целая толпа подружек Кумбы с гриотками. Все они громко пели, и кричали, и хлопали в ладоши. А пришли они потому, что услышали рев осла ночью и смекнули, что осел вернулся в деревню не пустой.
Оставив свою дочь в кухне, Кумба ушла в хижину. Женщины долго болтали и сплетничали, шутили и смеялись, и языки их не останавливались ни на миг. У всех было что рассказать, о чем посоветоваться или что посоветовать. А когда болтовня поутихла, две подружки Кумбы попросили гриоток причесать их заново. А третья взяла иголку с ниткой и уселась чинить свою вышитую кофту.
Короче, все нашли себе занятие! Время летело быстро, и Кумба ни на миг не могла оставить своих гостей.
Всему есть предел, даже гостеприимству. Отдать все гостям, а самому остаться ни с чем, — это уже не просто неосмотрительность, это опасная глупость. Верно сказано: выздоровей сам, а потом уже лечи других!
Подружки Кумбы и гриотки никак не уходили. Ей оставалось одно — терпеливо ждать.
Тем временем Кхари, маленькая дочь Кумбы, размешивала и переворачивала рис в котле.
Самба же сидел на площади, где собирался совет. Он видел, как в его дом вошли подруги жены и гриотки, и в ожидании их ухода рассказывал старейшинам деревни о своих мнимых неудачах в восточных краях.
Всему есть предел, но только не терпению хозяйки дома, дорожащей своим добрым именем. Ни одна хорошая хозяйка не покажет виду, что подружки заявились к ней в гости совсем некстати, и уж тем более не намекнет, что они чересчур назойливы и сидят у нее слишком долго.
Время шло час за часом!
А подружки Кумбы и гриотки все болтали и болтали.
Рис уже давно сварился, и маленькая Кхари, дочка Кумбы, беспокоилась, не зная, что ей делать. Наконец она вбежала в хижину и громко зарыдала.
Кого не тронут слезы ребенка? Все женщины бросились утешать маленькую Кхари:
— Вайе! Кхари! Вайе? Вайе? Лане ла?
— Что с тобой, Кхари? Что? Что? Что случилось? Но Кхари заплакала еще горше.
— Мама! Мама! Нынче утром я слышала у колодца такие слова… такие слова!.. Я так обиделась, даже сердце болит!..
— Что ты слышала, что такое ты слышала? — встревожилась Кумба, мать Кхари. — Говори скорее, дитя мое!
— Мама, я слышала, как бабушка «Котел-Кипит» хвасталась, будто она старше тебя!
— О, лживая хвастунья! — возмутилась Кумба.— И она это посмела сказать при всех у колодца? Ступай и спроси эту лгунью, где была она сама в год «Снять-и-Накрыть». Пусть она тебе скажет!
Слезы у Кхари сразу высохли, и она поспешила обратно на кухню.
А время шло, и солнце уже стало клониться к закату. Подружки Кумбы со своими гриотками наконец устали и не могли уже больше ни говорить, ни петь. И они ушли.
Самба, Кумба и дочь их Кхари спокойно поели риса со щавелем. И родители были безмерно горды, что их дочка проявила такую сметливость.
Наступили лучшие дни. Небо снова стало милостивым, а земля плодородной и щедрой. Достаток вернулся почти во все семьи. Пришел он и в. семью Самбы.
А между тем маленькая Кхари, Кхари-умница, подрастала. С каждым днем набиралась она ума и становилась все красивее. И Кумба давала ей лучшие свои украшения, чтобы дочь ее выглядела еще прекрасней.
Счастью незачем выставлять себя напоказ и бегать по всем дорогам: его и так найдут злейшие враги Счастья — завистливый глаз и ядовитый язык, Бетт и Тжатт. Уж они-то умеют застать Счастье врасплох и нанести ему смертельную рану в спину!
Чем больше восхищается глаз Бетт, чем больше льстит и хвалит язык Тжатт, тем беззащитнее перед ними Счастье. Оно либо медленно умирает от их яда, либо сразу падает, как перезрелый плод с вершины дерева.
Так и случилось с Кумбой, матерью Кхари. Однажды вечером она уснула и больше не проснулась. Кхари-красавица, Кхари-умница, маленькая Кхари осталась сиротой.
Вдовцу в расцвете лет мало дочерней любви и дочерних забот, хотя бы дочь хлопотала без устали и содержала дом в чистоте и порядке.
Потужил Самба, отец Кхари, и решил взять новую жену вместо покойной Кумбы.
И начались для Кхари тяжелые дни. Ее мачеха Панда была молода и во всем завидовала Кхари: завидовала ее красоте, ее уму и сметливости и даже сердилась на мужа своего, Самбу, за то, что он добр к сироте. И если бы он не защищал дочку, мачеха уже давно бы дала волю злобе, сжигавшей ее с вечера до утра и с утра до вечера. Особенно злилась Панда в те дни, когда Кхари надевала украшения своей матери.
Однажды вечером — Самба был в это время на охоте — Кхари надела на себя украшения покойной Кумбы и села на скамеечку. Тут вышла из своей хижины Панда и приказала девочке:
— Возьми этот калебас и принеси воды!
А калебас был из красного дерева и очень тяжелый. Встала Кхари со своей скамеечки и начала снимать браслеты и ожерелья.
— Оставь все как есть! — приказала ей мачеха. — Тебе эти украшения к лицу.
Сиротка Кхари отправилась к колодцу.
Она набрала воды и попробовала поставить калебас себе на голову. Но не смогла, и сколько ни пробовала, у нее не хватало сил.
Тогда заплакала Кхари и запела:
Войе воло! Ку ма йенэ?
Ку ма йенэ? Ку ма йенэ?
Кто мне поможет? Кто мне поможет?
Кто калебас мне поднимет?
Из влажной щели в камнях колодца вылез жабенок М’Ботт и зашлепал к красавице Кхари: топ-клёп! топ-клёп! Приблизился он и сказал:
Ма фи нэ!
Те ку ма йенэ
Н’га йоле ма!
Я здесь один,
Я здесь господин!
Я подниму,
Но ты мне заплатишь!
— Убирайся отсюда, урод — жабий рот! — презрительно ответила ему маленькая Кхари. — Ты своими лапами не поднимешь и куриного пера!
И снова запела:
Войе воло! Ку ма йенэ?
Кто мне поможет? Кто мне поможет?
Кто калебас мне поднимет?
Прибежала Багг-ящерица, зафыркала: фррр-брр! Замотала головой, раздула чешуйчатую шею и гордо сказала:
Я здесь одна,
Я здесь госпожа,
Я подниму,
Но ты мне заплатишь!
— Убирайся отсюда со своей толстой шеей и плоским брюхом! — сказала маленькая Кхари. И снова заплакала сирота и запела:
Войе воло!
Кто мне поможет?
Ку ма йенэ?
Кто калебас поднимет?
Приползла на толстых коротких ногах мамаша М’Боната, старая черепаха, вытянула морщинистую шею и тихонько сказала Кхари-сироте:
Ма фи нэ!
Я подниму,
Но ты мне заплатишь!
— Уходи лучше отсюда, — сказала старухе Кхари-сирота. — Этот калебас тебе не поднять. Еще завалишься на спину, — что тогда делать?
Уже наступила ночь, а Кхари-сирота все звала и пела:
Войе воло! Войе воло!
Кто мне поможет, кто мне поможет?
Кто калебас мне поднимет?
И вдруг перед ней появился огромный питон! Он легко поднял полный калебас из красного дерева, поставил его себе на голову и сказал:
Я здесь один,
Я здесь господин!
Я тебе помогу,
Но ты мне заплатишь!
И он осторожно поставил калебас с водой на голову Кхари. Кхари не почувствовала тяжести. Полный калебас из красного дерева был еще легче пустого! Он весил теперь ровно столько, сколько нужно было, чтобы шея Кхари, вся в ожерельях из золота и янтаря, казалась от этой ноши еще стройней.
— Какой же ты хочешь платы? — спросила Кхари питона.
Ответил питон:
— Возвращайся домой. Когда вырастешь, я приду к тебе и выскажу свое желание.
И питон исчез в непроглядной ночи. Вернулась домой Кхари, а там ее встретила мачеха Панда с упреками, бранью и криками:
— Где ты пропадала? Сколько нужно времени, чтобы дойти до колодца и вернуться домой?
Она даже грозила избить маленькую Кхари, пока Самба еще не вернулся с охоты.
Но Самба так и не вернулся. Когда на другой день мужчины деревни отправились на поиски, они нашли в джунглях только кости Самбы; гиены и шакалы обглодали их, а потом муравьи очистили добела…
Все заботы по дому, все тяжелые и грязные работы легли теперь на плечи бедной сиротинки. А мачеха Панда не давала ей теперь отдыха ни утром, ни вечером, ни днем, ни ночью. И она отняла у Кхари все украшения, которые ей оставила покойная мать.
Время шло, и Кхари-сирота, к великой ярости мачехи, становилась с каждым днем все прекраснее. Несчастья обострили ее ум, и она с каждым днем набиралась мудрости. Она вспоминала все наставления своей доброй матери, даже те, что, казалось, изгладились из памяти, даже те, что она вроде бы и не слушала. Каждый день ходила Кхари к колодцу со своими подружками-одногодками. Но, увы, еще чаще приходилось ей ходить по воду одной, в любой час дня или даже ночи, когда вздумается мачехе Панде. Все ее подружки уже начали поговаривать о юношах, о тех, кто не сводит с них глаз, кто чаще всего проходит мимо их дома, кто прилежнее всех работает на поле в дни, когда родителям помогают юноши из родной деревни и юноши из соседних деревень.
Однажды собрались девушки у колодца и заговорили о юношах. И одна из девушек со скрытым ехидством спросила Кхари:
— А тебя, кто тебя выбрал?
— Кто же меня выберет! — ответила Кхари.— Кому нужна такая замарашка, круглая сирота? Даже М’Ботт-жабенок, даже ящерица Багг погнушаются мною!
Но не успела Кхари-сирота это сказать, как перед ней предстал огромный питон!
В ужасе бросились девушки врассыпную, роняя калебасы с водой и пустые калебасы. Кхари-сирота тоже бросила на бегу свой калебас, но он не разбился, потому что был из красного дерева. Все девушки убежали в деревню и заперлись в своих хижинах, дрожа от страха. Но даже из хижин они слышали, как издали, от колодца, звучала призывная песня питона:
Кхари-Гайе!
Тжакх фи, тжакх фа!
Ламбурдэ бе батам фесс!
Ку ма гиссал Кхари-Гайе?
Мойе сама ийоле!
Кхари-Гайе! Кхари-Гайе!
Шея в золоте, в янтарях!
Никому ее не отдам,
Она будет наградой моей!
Песня неслась по деревне, звенела над кровлями, в листве деревьев, и всем казалось, что она звучит отовсюду: сверху, снизу, из-под земляного пола, из каждого угла каждой хижины.
Кхари-Гайе! Кхари-Гайе!
Шея в золоте, в янтарях!
Превозмогая страх, мачеха Панда рассмеялась звонким смехом и сказала Кхари-сироте:
— Да ведь это же зовут тебя, моя бедная девочка!
Кто видел Кхари-Гайе?
Никому ее не отдам,
Она будет наградой моей!
— Ступай! — приказала мачеха.— Ступай и ответь ему!
И она выставила сиротку Кхари за порог. И Кхари-сирота побрела к колодцу, где по-прежнему звучала призывная песня:
Кхари-Гайе! Кхари-Гайе!
Шея в золоте, в янтарях!
Кто видел Кхари-Гайе?
Никому ее не отдам,
Она будет наградой моей!
Приблизившись к колодцу, Кхари увидела среди разбитых калебасов большого белого коня в шелковой с золотом сбруе, который пил воду из ее калебаса. Коня держал под уздцы юноша, прекрасный, как самый прекрасный день, высокий и сильный, с широкими плечами, а в поясе тонкий, как мавританский барабан. На нем были богатые одежды, пел он таким звучным голосом, какого люди еще сроду не слышали:
Ку ма гиссал Кхари-Гайе?
Кто видел Кхари-Гайе?
Увидев Кхари, сказал ей юноша:
— Это я помог тебе нести тяжелый калебас на голове. А теперь я пришел за своей наградой. Ты только что сказала подругам, что никто не возьмет тебя замуж. Хочешь быть моею женой? Ты и будешь моей наградой! Я — князь Большой реки.
И он увез Кхари-сироту на своем белом коне, увез ее в глубину Большой реки.
И там, в глубине Большой реки, сбылись все мечты Кхари-Гайе. Там познала она счастье, о каком не могла и мечтать.
От князя Большой реки родила она двоих детей, мальчика и девочку.
А время все шло…
Князь Большой реки был веселым, добрым и щедрым. И счастливым. И дети его тоже были счастливы. Но их мать с каждым годом грустила все больше и больше. Таковы уж дети Адама-Н’Диайе: когда нет забот и печалей, начинает чего-то им недоставать!
И вот князь Большой реки заметил, что жена его не так весела и радостна, как прежде. И спросил он Кхари-Гайе:
— Что с тобой, жена моя? Почему ты грустишь, когда остаешься одна?
— О мой добрый, мой великодушный супруг! — ответила Кхари-Гайе.— Я хотела бы хоть ненадолго вернуться в мою страну и показать нашим детям деревню, где я родилась. Там я тоже в детстве была счастливой. И даже потом, в тяжелые времена, каждый редкий счастливый день моей юности казался мне там еще драгоценней. Я хотела бы показать моей мачехе, если она жива,— а я горячо на это надеюсь! — я хотела бы показать ей все, чем ты меня одарил, все, что ты сделал для бедной сиротки Кхари-Гайе!
— Будь по-твоему, женщина! — согласился князь Большой реки.— Погости в своей деревне, повидай своих подруг и свою злую мачеху,— да, она еще жива! Но никому никогда не говорите — ни ты, ни твой сын, ни твоя дочь — о том, с кем вы жили, и где вы жили, и что вы тут делали. Никому и никогда!
Поднял их князь Большой реки из глубины на песчаную отмель и сказал:
— Через семь дней вы вернетесь сюда, и ты, Кхари, скажешь три раза:
Ферр гу догг!
Ферр гу догг!
Ферр гу догг!!!
Пояс порван,
Расторгнута связь,
Пояс порван.
И тогда я вас встречу!
Кхари с детьми дошли до деревни. Остановились они у колодца, и Кхари показала детям огромный калебас из красного дерева, наполовину вросший в землю: теперь он служил поилкой для овец, ослов и деревенских коз. Это был тот самый калебас, с которым посылала ее за водой мачеха Панда. Никто не мог унести его обратно в деревню с тех пор, как белый конь князя Большой реки напился из этого калебаса!
Когда мачеха Панда, старая и сморщенная, словно кора тамаринда, увидела юную Кхари — такую же юную и прекрасную,— она упала навзничь, ее хватил паралич, и у нее отнялся язык до конца ее дней.
Подруги Кхари-Гайе — все давно замужние — сбежались, сгорая от любопытства. Всем хотелось узнать, что же сталось с Кхари-Гайе с того дня, когда у колодца вдруг появился огромный питон и запел громким голосом:
Кхари-Гайе, Кхари-Гайе!
Ожерелья тут, ожерелья там,
Шея в золоте, в янтарях!
Кто видел Кхари-Гайе?
Никому ее не отдам…
Подруги с восторгом разглядывали ее браслеты и ожерелья, ее подвески из янтаря, куда более крупные и красивые, чем те, что оставила покойная Кумба своей дочери.
Но Кхари-Гайе умело избегала ответов и, наоборот, сама все время расспрашивала о том и о сем, об умерших и о живых, о стариках, о мужьях подруг и обо всех их детях, рожденных с тех пор, как она покинула деревню. Подруги сгорали от любопытства, но Кхари-Гайе ничего им не говорила.
И тогда самые настырные принялись за детей. Они их заласкивали и закармливали, но на все их вопросы сын Кхари-Гайе отвечал все время одно и то же:
— Кхам! Я не знаю!
Ибо он уже слышал от своего отца, что за «кхам» (я не знаю) никому еще не отрубали голову и никого еще не бросали в темницу.
Но его сестра держалась только до шестого дня. А на шестой день язык ее развязался, и она рассказала все, что могла,— а это было немало! — подругам своей матери. И подруги, разумеется, не смогли удержать языки ночью рядом со своими мужьями.
И вот мужья отправились утром на берег Большой реки, и один из них запел, призывая князя:
Ферр гу догг!
Ферр гу догг!
Ферр гу догг!
И выплыл питон из глубоких вод и вышел на берег как раз в ту минуту, когда к реке уже бежала Кхари-Гайе со своими детьми.
Но мужчины деревни набросились на питона и забили его насмерть палками.
Перед самой смертью превратился он в князя Большой реки и сказал жене своей Кхари-Гайе:
— Женщина, я был счастлив с тобой. И сейчас я счастлив, что умираю не из-за тебя. Но ты не сумела воспитать свою дочь, как твоя мать Кумба воспитала тебя. Ты была к ней слишком снисходительна и не научила ее мудрости жизни. За это отныне ты станешь горлицей, птицей красивой, но слабой, и всю свою жизнь будешь петь на вершинах деревьев и на крышах хижин:
Ферр гу догг!
Кер гу тасс!
И сказал своей дочери умирающий князь Большой реки:
— Ты не смогла и не захотела удержать язык за зубами! За это ты превратишься отныне в молочай и будешь плакать всю жизнь горькими слезами, едва к тебе прикоснутся!
И уже из последних сил прошептал князь Большой реки сыну:
— А ты, сын мой, ныряй в нашу реку и никогда не выходи из ее глубоких вод!
И он умер.
Сын князя Большой реки нырнул в волны и навсегда исчез в глубине.
А горлицы на вершинах деревьев и на крышах деревенских хижин поют до сих пор:
Ферр гу догг!
Пояс разорван!
Кер гу тасс!
Расторгнута связь.
Ферр гу догг!
Кер гу тасс!
И молочаи в джунглях и вдоль полей до сих пор плачут горькими слезами, едва к ним прикоснешься.